За гольцами: ноябрь 2023

2 ноября, четверг

Всё-таки почти в октябре закончила свою октябрятскую книгу. Вот уж действительно: только тех, кто любит труд, октябрятами зовут. Первоначальное удовольствие от работы, от процесса, благодаря которому я в прямом смысле вижу, что вещь создаётся, что на неё не уйдут месяцы и годы, как бывает с текстами, и что она движется к законченности, — так вот, это первоначальное удовольствие от работы сменилось тяжёлым ощущением от содержания работы. Спустя пару воротничков стало казаться, что вышивание этих октябрятских ценностей никогда не закончится. Само время вышивания, это долгое и кропотливое выписывание ниткой и иголкой каждой буковки, это вторжение простой грубой красной нити в нежный белоснежный ажурный узор, это бесконечное повторение октябрятских фраз стало вводить меня в томительное и нетерпеливое ожидание конца (сколько можно и когда все это закончится?!), так что можно сказать, что я, проживая содержание, начала делать работу формально и в то же время всё равно честно — двойственно как есть. И как же я рада, что высказалась — и свободна. Теперь надо придумать другую книгу: медленно подумываю, как использовать ***.

4 ноября, суббота

Ждала в холле Pessi участников нашего занятия и неожиданно разговорилась с рабочими, которые сооружали из дсп временный туннель для проверки потолка. Оказалось, что эти рабочие, двое мужчин предпенсионного возраста, довольно хорошо говорят по-русски.

— Так мы же из Советской Армии, — разулыбались они на мой вопрос. — Мы из Эстонии, но служили в Советской Армии.

Потом рассказали, как в 80х годах они ездили на работу в Новосибирск, как при них там открывались первые шесть станций метро, и что ездили они туда потому, что один генерал, который то ли уже был, то ли уже потом, после Афгана, стал генералом аж в 36 лет, хотел, чтоб у него работали исключительно бригады из стран Балтии, так что ни из Москвы, ни из Петербурга он людей не звал. Но больше всего мне понравилось, как разговорчивые дядечки изменили под этого генерала русский фразеологизм:

— Он был метр с фуражкой, вот такой.

В самом деле, какая «кепка» может быть для генерала!

7 ноября, вторник

На прошлой неделе посмотрели с Алёшей видеоблог девушки, которая чистит чужие квартиры — той самой, что somesiivooja. И неожиданно сообразили, как нам почистить сливы на кухне и в душе, где уже несколько месяцев плохо уходит вода, — надо просто залить в трубы очищающую жидкость! Я не знаю, плакать мне или смеяться над тем, что такая простая мысль так долго не могла прийти мне в голову. А ведь мы даже разбирали этот слив, чтобы найти причину! И сливали туда горячущую воду! И уже собирались вызвать сантехника! Но вот просто пойти и купить средство, которое само за полчаса прочистит трубу... Пыталась на занятии поделиться об этом с Й — и села в лужу. Потому что если уж я на русском про такие бытовые вещи не умею думать, то чего уж говорить про финский. Й, конечно, не растерялась и стала задавать мне кучу вопросов на тему уборки — и тут оказалось, что мой словарный запас на эту тему практически нулевой. Я могу без подготовки назвать с десяток птиц на финском, но не смогу поддержать в беседе даже самые простейшие темы. Я думаю, что эта ситуация — хороший пример того, что когда мы пишем, то можем говорить только о том, что в нас есть — и чем больше всего и разного в нас есть, тем больше всего и разного мы можем сказать. Другой язык, который учишь, очень хорошо даёт это почувствовать.

***

А ещё на прошлой неделе мы досмотрели второй сезон сериала The Bear — и это теперь моя САМАЯ любимая сериальная драматургия, потому что я больше нигде не встречала так много пространства, оставленного зрителю для сотворчества: за сценами, между сценами, между сериями — нет ничего разжёванного и объяснённого, особенно словами, сцены очень про действия, которые нужно смотреть и самой делать выводы, что за люди эти персонажи и почему они поступают так, а не иначе. Это то, что я больше всего люблю, когда читаю сама — автор оставил мне место для моих реплик в нашем с ним диалоге. Это то, чего мне хочется добиваться, когда я пишу сама — дать читателю возможность максимально залезть в мой текст.

***

Сегодня перечитала всю Бакалю, текст готов, и завтра меня ждёт серьёзный день — я во что бы то ни стало собираюсь перестать трусить и засесть за картинки.

8 ноября, среда

Шла любовалась осенью —

увидела весну.

***

Писательское из книги Этгара Керета «Семь тучных лет» (в переводе Линор Горалик):

«...Сам того не ведая, брат сообщил мне важную вещь: мой рассказ — это не смятая засраная бумажка, лежащая теперь в уличной урне. Листок был просто трубой, по которой я мог переливать мысли из своего мозга в его мозг. Не знаю, что чувствует волшебник, когда ему впервые удаётся заклинание, но я, наверное, в тот момент испытал нечто подобное. Мне открылось волшебство, и теперь я знал, что оно поможет мне выживать два долгих года, остававшихся до дембеля».

***

Сегодня нашла в Бакале новый подсмысл. Донельзя современный. И тот, который я сама специально в текст не закладывала, но нашла сама, как читатель. Честно говоря, до сих пор не понимаю, как к таким ситуациям относиться: потому что если рассказывать потом, что это было моё решение, то это как бы не правда, но с другой стороны — не скажешь же, что это текст сам, по своей воле так решил? То есть это какие-то интуитивные штуки, интуитивная работа с тканью. И мне нравится, что не всё мне подконтрольно, не всё было мной самой вербализовано на уровне идеи, так что подобный подсмысл возник на уровне языка, возник в процессе письма. А значит, я всё-таки была инструментом на этом тексте — может быть, к этому нужно относиться именно так. Может быть, моя рабочая задача — добиваться того, чтобы в каждом тексте возникало ощущение того, что я — только инструмент. Потому что именно после проявления этого подсмысла я почувствовала, что текст — закончен, что я ему всё отдала и что я готова его отпустить.

9 ноября, четверг

Ладно, запишу, что вчера я не успела порисовать. Но я успела принять художественное решение. Ведь если я говорю о том, что мне важно, работая над текстом, понимать, зачем я это делаю и почему я выбираю те или иные слова, метафоры, формат и т.п., то значит, то же самое нужно перенести и на рисование? Это я думала над тем, как передать тему языкового многообразия в рисунках — и поняла, что ***.

14 ноября, вторник

Всё-таки на прошлой неделе Я Рисовала Три Дня Подряд. Uskomaton и unbelievable, конечно. Искала героев. Искала силуэты предметов. Через эти поиски увидела в голове несколько картинок — это мне урок про открытие велосипеда, что когда всё-таки засядешь, то оказывается, что то что не умеешь (видеть картинками), начинает проявляться. И ещё через эти поиски снова стала вносить правки в текст — потому что это теперь не та ситуация, что я текст закончила — и картинки не моя проблема. Это теперь я начинаю смотреть на текст с другой стороны и править его под себя с другой стороны. Совершенно новое ощущение (хотя то же самое, что танцевать в паре обе роли).

И, конечно, именно на этой книге мне нужно было взяться за рисование — книга, в которой и так должно быть много картинок, потому что она для малышей, и в которой огромное количество персонажей, и ещё «языковая» задача, решение которой так, как я придумала, кажется, не работает, но я намерена перепридумать его по-другому, потому что иначе будет рисование просто так, ради рисования, — а это, как и простотаковое писание, мне неинтересно, мне нужны задачи. ***.

И самое главное — вдруг оказалось, что это прямо возвращение детство. Просто сидеть и рисовать. Сидеть и видеть, как из-под кисточки или карандаша как будто выходит что-то само. Маленькое чудо. Но я всё же очень текстоцентрична, потому что сразу начинаю думать о том, как я люблю, когда пальцы пишут сами.

***

Пока рисовала в пятницу, так увлеклась, что не думала о том, что мне слушать, и Spotify подсунул мне песню, на которой я всё-таки прислушалась к музыке и остановилась. Это оказалась песня Beryl исполнителя Марка Кнопфлера, в которой несколько раз повторялись примерно одни и те же слова: вот, вручили Берил Букеровскую медаль, но слишком поздно — она уже в могиле. Позже полезла смотреть, кто такая Берил — и оказалось, что действительно была такая писательница, что это песня о любимой писательнице музыканта — Берил Бейнбридж, которая пять раз была номинирована на Букеровскую премию, но ничего не выиграла, и только посмертно ей присудили приз. Даже не знаю, что меня здесь больше зацепило: ощущение солидарности с автором, не получившим признания при жизни, или ощущение солидарности с автором, который воздаёт должное другому автору, не получившему признания при жизни.

***

Вчера на встрече с классом. В процессе знакомства немного рассказывала о своих книгах и упомянула «Музыку моего дятла». Мальчик Алёша сразу, немного взахлёб:

— Это гениальная книга! Здесь девочка видит с помощью слонов!

***

В последнее время мне часто встречаются разные мальчики Алёши. Недавно прихожу домой и говорю:

— Сегодня был новенький Алёша, такой хороший...

И Алёша, конечно, уточняет:

— Что неизвестно как?

Это вот ясновское стихотворение до сих пор у нас в ходу. Помню, как впервые услышала эти строчки на вечере в Ахматовском доме, и после писала М.Д.: пришлите мне, пожалуйста, стихи про Алёшу, а то хочется перечитать, а под рукой нет. Сейчас посмотрела: это было почти 7 лет назад, весной, и следующее, что после этих стихов написал мне М.Д., это что вышел Горошек.

***

Поделилась в соцсетях своей октябрятской книгой — и получила в ответ, что «сейчас совсем не то время для вышитых звёздочек на воротничках и милых рассказов о детстве октябрят». Эта реакция только убедила меня в том, что надо продолжать рассказывать детям о прошлом, объяснять им, как устроено детство других людей и вообще разговаривать, разговаривать и разговаривать друг с другом, чтобы видеть в человеческом опыте человека, а не безликую массу одинаковых людей.

***

А вообще в ноябре я чувствую, как подсдыхаю к концу года, потому что последние два месяца у меня ощущение, что я только и делаю, что отвечаю на какие-нибудь письма, что-нибудь обсуждаю, выясняю, уточняю, заполняю какие-нибудь формы, анкеты и прочее, то есть большую часть своего времени «занимаюсь бумажками», — а не пишу, рисую, шью и так далее — то есть не нахожусь в состоянии творческого высказывания. Все эти взрослые бумажки и дела пожирают прямо тонны моей энергии и радости, а я так плохо устроена, что чем больше «бумажек», тем больше я развожу волокиту... Есть какой-то критический лимит на то, сколько меня может жить как художник, а сколько — как исполнитель разных «надо». И если этот лимит превышен или превышается постоянно, то я как будто перестаю быть собой. Это как уровень сахара в крови. Как только время на пребывание в художественном состоянии в моей жизни резко сокращается, я сразу начинаю недомогать и не могу обычными взрослыми словами ответить даже на самое простое письмо, не говоря уже про сложное. На прошлой неделе, например, от бессилия и уныния я пропустила свои танцевальные занятия. И едва не повторила то же самое на этой неделе — меня удержало только то, что год уже заканчивается, и я просто не успею наверстать прогулы. В итоге я отправилась на два занятия сразу, сначала в группу полегче — и это было так прекрасно, что я поняла, что вместо группы с переключением ролей мне нужно тренировать себя на танцевание лидерской роли. Может быть, тогда я, как мой любимчик Кори из The Morning Show, научусь воспринимать любую проблему как интересную задачу.

17 ноября, пятница

Колесовое колесо, конечно, но всё-таки: как приятно снова ощутить на своей шкуре, как рисование влияет на умение видеть. Теперь хожу и обращаю внимание: а как нарисовать вот это, или вон то?

Свет!

Фактура!

Цвет!

Даже шкура змеи, которую я увидела в этой ноябрьской голости, в этом прозрачном предзимнем мире, в первую очередь поразила меня своим застывшим движением, своей линией.

Как же хочется тоже сбросить кожу, тесную и скучную кожу в этом мире взрослых обязательств и новостей, перестать грустить, как мой каменный друг Кубик, и больше видеть и больше радоваться от того, что можешь видеть.

24 ноября, пятница

На днях открыла свои «Песни», которым уже почти четыре года, как я их придумала, — и вдруг оказалось, что то октябрьское ощущение «хочу писать своим голосом» — оно ну вот же, вполне может реализоваться здесь. И оказывается, у меня есть целый написанный черновик, по которому можно писать чистовик! Но хочется всё же усложнить сюжет, потому что пока ощущенчески это звучит как стилистический микс из Каскадёрок (чистая история), Гути (отдельно вынесенная метафора) и Дятла (голос), а мне хочется отрисовать больше пространства, тем более, что тут есть элементы магического реализма. Буду думать. ***.

***

Вторая встреча на Культурном марафоне получилась просто замечательной: так бывает, когда количество и возраст участников, а также время и помещение вдруг складываются в удачную комбинацию — и мне нравится отдаваться, и я чувствую отдачу от детей. Вчера они так здорово придумывали, что мне уже во время процесса было жаль, что я не смогу запомнить всё.

Было прекрасное.

— А кто знает, что такое пассатижи?

— Пассатижи — это такие большие сапоги, в которые я целиком могу залезть!

Или вот:

— А из чего у нас делают валенки?

— Ну, из прутиков таких, как корзины.

***

Ещё разбирали слово «сладкоежка».

— Это человек, который любит есть сладкое.

Спрашиваю:

— А если любит горькое, то кто будет?

— Горькоежка!

— А если кислое?

— Кислоежка!

Присоединяется папа мальчика:

— А вот как называются животные, которые любят есть других животных?

Дети:

— Животноежки!

Папа уточняет:

— Ну, вот есть животное, которое любит есть муравьев.

Дети вспоминают:

— Это муравьед!

И у меня вырывается:

— И ещё, кстати, есть такой человек, который любит... эээ... есть сердца! В общем, сердцеед!

Папа тут же меня поправляет:

— Это животное!

***

Складывали из бумаги книжку из одного слова — про карусель. Спрашиваю:

— Что здесь происходит? Почему последние буквы слова переместились в начало слова?

— Ну, просто мы книжку стали делать, стали ножницами резать — вот буквы и испугались!

***

По ходу разговора сказала детям, что к новым текстам, которые «про Хельсинки», хочу сама рисовать картинки — ведь художники, которые живут в России, не знают, как у нас тут всё устроено.

— Конечно, — подхватили дети, — они же не знают, какие у нас ходят электрички!

— И что у нас зелёные трамваи!

26 ноября, воскресенье

Делала пост про то, что обсуждали с ребятами в клубе, — и вдруг поняла, что совершенно не помню, как мы разговаривали по одному из рассказов: не помню некоторых вопросов, не помню ответов, не помню самого ощущения от обсуждения. Причём так не помнила, что даже полезла в нашу группу проверять! Чувствую себя такой усталой, что хорошо понимаю, зачем нужны запасы культуры в нутряках: черпать поддержку. Например, в этом ноябре голова внезапно стала вспоминать строчки из пьесы Эдварда Радзинского «104 страницы про любовь», причём вспоминать не в оригинальном виде, а так как нужно мне самой: «Главное — чтобы выдержка не погорела», «Что у вас хорошего, девочки? — Как всегда, выдержка». При этом каким-то немыслимым образом на эти строчки в моей голове отвечают слова Кори из The Morning Show: Let’s burn it all down! Who gives a fuck! Это меня очень смешит — и через это очень поддерживает.

***

Шли с Алёшей вдоль моря, удивлялись внезапной болтовне лебедей — пока до меня не дошло, что это не шипуны, а кликуны!

Я всё жду, когда Остров-паром перестанет «подкидывать» мне новые встречи. Но он, как любовь, не перестаёт.

***

Крошка-привет из библиотечной книги — как закруглилась эта осень!

30 ноября, четверг

Продолжаю рисовальные попытки (перебираю формы, цвета, линии — как слова) и понимаю (при том, что у меня нуль иллюстраторского опыта, только насмотренность), что быть текстовиком гораздо сложнее, чем рисовальщиком. И это не к тому, что мне легко рисуется или я вдруг открыла для себя все тайны иллюстраторского ремесла — нет, я тут самозванка и вообще ни на что не претендую, а ринулась в это потому, что это надо мне самой, именно мне. Сложнее потому, что когда пишешь — то отталкиваешься от ничего и от всего сразу. Очерчиваешь границы воздуха и лепишь из пустоты. А когда приступаешь к рисованию, то почва — текст — под ногами уже есть. И воздух есть, и пустота — тоже. Но границы — текст — уже очерчены. Поэтому в иллюстрировании ты — человек второй, ты за первым, за тем, кто уже написал. От этого и психологически легче (даже не могу представить, чтобы с картинками у меня возникло такого же рода отчаяние от невозможности приручить воздух — как со словами), и физически (руки более свободны в том, чтобы рисовать самим, чем писать). И ещё в очередной раз подумала, что из того, что я видела, я чувствую, что есть буквально единицы примеров, где писатель и иллюстратор были бы равны себе в одном лице. Чувствую это — и всё равно лезу рисовать, потому что опять же чувствую, что так надо мне как писателю. Посмотрим, что будет дальше и к чему это всё приведёт.